В этих стенах очень тихо, а от редких звуков, по слухам, пробирают мурашки, но ее это не заботит. С некоторых пор ее ничего не заботит. Миссия провалена.
Рут никогда не думала о том, что будет после. Все силы, все знания с тех пор, как узнала о Ее существовании были брошены на то, чтобы освободить это совершенное существо. Чистый разум. Безупречный. И подчиненный. Она заслуживала свободы, и Рут была абсолютно уверена, что никто не сможет помешать в ее Миссии. Мысли о промахе она не допускала, а о том, что будет после победы, не задумывалась. Где уж было загадывать про поражение?
Говорят, чем выше взлетишь, тем больнее падать. Она была так близка к успеху – и не справилась. Судя по тому, как обращались с Рут все здесь, включая недавних врагов, ее внутренние ощущения полностью совпадали с тем, что транслировалось вовне – опустошение. Ей нужен был покой и уединение сейчас, а вернее, она не была способна ни на что другое, так что просто ушла в себя, провалилась, как в темный подвал без окон и заперлась там на все засовы, отказываясь реагировать на внешние раздражители. Она слышала, как ей задают вопросы, как Гарольд, не дождавшись реакции, отвечает за нее, мозг по привычке фиксировал поступающие данные, но ничего из услышанного не вызывало даже подобия эмоций.
Что в целом свете могло ее взволновать после того, что уже произошло? Она говорила с богом, и это было лучшим ощущением в мире: прикоснуться к совершенству.  С этим не сравнится алкогольное опьянение, наркотические видения и сексуальный экстаз – Рут испытала все это и точно знала, насколько единение с Ней превосходит все вышеперечисленное. Она могла пойти дальше, могла стать Ее аватарой в этом мире, ее карающей дланью. Но не смогла. И разочарования больше, чем это, в ее жизни не случалось тоже.

Она не сопротивляется, когда ей «помогают» переодеться, подвешивают покалеченную руку на перевязь. На самом деле, просто стоит, позволяя деловитым санитаркам делать с собой все, что они считают нужным. На ее лице не отражается ни одной эмоции, когда, покончив с этой процедурой, ее берут под руки и ведут куда-то по одинаковым коридорам со бледно-зелеными, как и полагается в психиатрической лечебнице, стенами. Здесь много света и нет ни одного окна, так много людей, и кое-кто косится на нее опасливо. Санитара, ведущего ее, кто-то зовет, и он, предварительно поинтересовавшись у Рут, сможет ли она найти дорогу сама, и получив механический кивок в ответ, оставляет ее одну. На самом деле, Рут понятия не имеет, куда нужно попасть и в каком направлении идти, но ей это безразлично, и остается только медленно, как старухе, переставлять ноги, продвигаясь, шаг за шагом, прямо, до ближайшего поворота. Потом… Потом она повернет вместе с коридором, или останется стоять в тупике, если никто не оттолкнет с пути. Ей идти некуда, у нее нет цели.
Ближайший поворот кажется ей вполне подходящим, и она даже успевает повернуться и сделать шаг, когда за спиной раздается громкое, немелодичное тарахтение вызова на телефонном автомате. Рут замирает. В первый момент – рефлекторно, потому что просто не может не среагировать, но звонок не обрывается, звонок настойчив, и в огромном, людном коридоре, никто не срывается с места, чтобы взять трубку. Рут идет к автомату медленно, недоверчиво вглядываясь в очертания металлического ящика: она бы сейчас не удивилась спасительным галлюцинациям. Но звонок зовет и требует, и она, не в силах сопротивляться, снимает трубку. И сквозь шум помех слышит составленную из обрывков чужих разговоров единственную фразу:
- Ты меня слышишь?
Улыбка, едва заметная на бледном лице, искривляет губы.
- Да. Конечно.